Праздник для всех любителей искусства в Челябинске: в рамках выставки «Три эпохи Марка Шагала» Музей изобразительных искусств показывает в зале на площади Революции десятки графических работ одного из создателей авангарда.
Начинается обзор экспозиции с иллюстраций Шагала к гоголевской поэме «Мертвые души». Искусствовед Екатерина Коляченко объясняет интерес художника к миру Гоголя тем, что Шагал был так же склонен к гротеску, как и писатель. Его иллюстрации удивительно пластичны, человеческие тела вытягиваются, принимают странные формы, что особенно видно на парной работе, изображающей Ноздрёва и его «разоблачение». На первом листе – Ноздрёв обычный помещик, сто раз виденный на иллюстрациях других художников. Но «Разоблачение Ноздрёва» показывает его как странного кадавра, пугающе лезущего из помещичьей одежки.
Цикл иллюстраций к «Мертвым душам» выполнен в технике сухой иглы, когда изображение процарапывается иглой по металлу и роящееся скопление мелких штрихов передает мрачноватый колорит деревенской русской жизни – такой, какой описывает ее Гоголь.
Следующий цикл работ, объединенных куратором под условным названием «Я и моя деревня», сохраняет гротескность, но теряет сатиру. Все эти работы – признание в любви Шагала к родному городу и Парижу, который художник называл своим «вторым Витебском», ставя знак равенства между заштатным городком, где он потерял художественную невинность, со столицей тогдашней мировой культуры, в коей он обрел художественную зрелость.
Узнаваемая Эйфелева башня обретает у Шагала древовидную форму, теряя свою железность, индустриальность, за которую ее корили парижане после установки. А рядом рассыпаны низкорослые домики – привет из Витебска.
Шагал признавался, что до юности не видел живописи. Он рос в ортодоксальной еврейской семье, где создание художественных образов приравнивалось к кощунству. Возможно, поэтому, когда Шагал дорывается до красок, он поистине взрывается. Недаром Пикассо говаривал, что, после того как умрет Матисс, Шагал будет единственным, кто правильно понимает, каков на самом деле цвет.
Шагаловские «Любовники» и библейский цикл прямо противоположны «Мертвым душам». Здесь его штрих становится шире, а цвет глубок, как океан. Причем цвет обладает своей символикой: на диптихе о Еве ветхозаветный Бог оттенен зеленым – символом жизни. Ева до грехопадения тоже изображена с зеленцой, но когда она уже вкусила запретного плода, ее тело пунцовеет.
– Библию Шагал осмысливает не столько в религиозном ключе, сколько в поэтическом, – поясняет Екатерина Коляченко. – Она служит для него источником художественных образов.
При том что ветхозаветные тексты традиционно воспринимаются как мрачные, бескомпромиссные и жестокие, пророки Шагала пронизаны тем же человеколюбивым светом, что и улочки Витебска, над которыми, презрев законы гравитации, парят люди.
Самая неожиданная часть работ художника – это иллюстрации к воспоминаниям Андре Мальро о войне в Испании. Неожиданны они потому, что это очень жесткое антивоенное высказывание, обнажающее всю бесчеловечность любой войны.
Если подойти поближе, то заметно, что самолеты, пролетающие над мешаниной из камней и людей, рассыпаются на волокна. Это не летающие машины, а абстрактное воплощение такого зла, которому не нашлось имени. Но уже на следующей работе они превращаются в птиц, люди восстают из пепла и начинается новая жизнь. В этом оптимизме, в этой всепронизывающей доброте – весь Шагал. Наивный и глубокий, обманчиво простой и дарящий надежду.
Шестьдесят графических работ художника предоставлены Музею изобразительных искусств петербургской PS Gallery.